Неточные совпадения
Посередине
трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия
в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у
огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все
в лохмотьях.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая,
в форме могилы, яма, а на дне ее и по бокам
в ложах, освещенные пылающей игрой
огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин,
трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
Город уже проснулся,
трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители
огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо
в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты
в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
На дворе все суетилось,
в кухне
трещал огонь,
в людской обедали люди,
в сарае Тарас возился около экипажей, Прохор вел поить лошадей.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров
огня большого развести было нельзя, и потому все зябли и почти не спали. Как я ни старался завернуться
в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие, они
трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Зато как хорошо было
в избушке, где теперь весело
трещал живой
огонь.
В печи
трещал и выл
огонь, втягивая воздух из комнаты, ровно звучала речь женщины.
Снова вспыхнул
огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к
огню и задрожали вокруг костра,
в безмолвной, враждебной пляске.
В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды
в небе улыбались искрам, маня к себе.
Через несколько минут мы сидели
в хате;
в печи весело
трещал огонь; Мотря собрала «вечéрять».
Лунёв молча кивнул ей головой, отказывая
в милостыне. По улице
в жарком воздухе колебался шум трудового дня. Казалось, топится огромная печь,
трещат дрова, пожираемые
огнём, и дышат знойным пламенем. Гремит железо — это едут ломовики: длинные полосы, свешиваясь с телег, задевают за камни мостовой, взвизгивают, как от боли, ревут, гудят. Точильщик точит ножи — злой, шипящий звук режет воздух…
Погруженные
в работу, мы стояли или сидели неподвижно, как статуи; была тишина мертвая, какая подобает кладбищу, так что если падал инструмент или
трещал огонь в лампадке, то звуки эти раздавались гулко и резко — и мы оглядывались.
Весь день и всю ночь до рассвета вспыхивала землянка
огнями выстрелов,
трещала, как сырой хворост на
огне. Стреляли из землянки и залпами и
в одиночку, на страшный выбор: уже много было убитых и раненых, и сам пристав, командовавший отрядом, получил легкую рану
в плечо. Залпами и
в одиночку стреляли и
в землянку, и все казалось, что промахиваются, и нельзя было понять, сколько там людей. Потом, на рассвете, сразу все смолкло
в землянке и долго молчало, не отвечая ни на выстрелы, ни на предложение сдаться.
Внимали пленники уныло
Печальной песни сей для них.
И сердце
в грусти страшно ныло…
Ведут черкесы к сакле их;
И, привязавши у забора,
Ушли. — Меж них
огонь трещит;
Но не смыкает сон их взора,
Не могут горесть дня забыть.
Я вышел на площадку, искал и звал его, прибавляя на всякий случай, что дело сделано и что я скоро еду за человеком
в лесу… Но ответа не было,
в окнах встревоженного станка гасли
огни, ветер тянул по-прежнему; по временам
трещали стены станочных мазанок и издалека доносился стонущий звук лопающегося льда…
После этого никакие уже разговоры не клеились. Сторож принес
в печку дров,
в ямщицкой юрте огромный камелек тоже весь заставили дровами, так как
огонь разводится на всю ночь. Пламя разгорелось и
трещало.
В приоткрытую дверь все еще виднелись у
огня фигуры ямщиков, лежавших вокруг камелька на скамьях.
В последний,
в особенности, было страшно взглянуть: это самый узкий из всех петербургских переулков, застроенный, по большей части, ветхими деревянными лачугами, и теперь
в нем кипела и
трещала целая река непрерывного, сплошного
огня: там уже ни души не было.
За стеклянной дверью видны две тени… Аптекарша припускает
огня в лампе и спешит к двери, чтобы отпереть, и ей уже не скучно, и не досадно, и не хочется плакать, а только сильно стучит сердце. Входят толстяк доктор и тонкий Обтесов. Теперь уж их можно рассмотреть. Толстобрюхий доктор смугл, бородат и неповоротлив. При каждом малейшем движении на нем
трещит китель и на лице выступает пот. Офицер же розов, безус, женоподобен и гибок, как английский хлыст.
Назавтра, 24 февраля, с раннего утра кругом загремели пушки. Они гремели близко и со всех сторон, было впечатление, что мы уж целиком охвачены одним огромным гремящим огненным кольцом.
В соседней деревне тучами рвались шрапнели, ахали шимозы,
трещали ружейные пачки: японцы, под
огнем наших стрелков, переправлялись через реку Хуньхе.
29 сентября пальба особенно усилилась. Пушки гремели непрерывно, вдоль позиций как будто с грохотом валились друг на друга огромные шкапы. Снаряды со свистом уносились вдаль, свисты сливались и выли, как вьюга… Непрерывно
трещал ружейный
огонь. Шли слухи, что японцы обошли наше правое крыло и готовы прорвать центр. К нам подъезжали конные солдаты-ординарцы, спрашивали, не знаем ли мы, где такой-то штаб. Мы не знали. Солдат
в унылой задумчивости пожимал плечами.
А снаряды по-прежнему со свистом неслись
в темную даль; грохотали пушки, перебиваясь с грохотом грома; лихорадочно
трещал ружейный
огонь пачками.
Город кипит, как котел,
трещат кровли, лопаются стекла,
огонь бьет с клубами дыма, кричит народ, стучат
в набат, а у меня пуще
в сердце гудит один голос, один звук: спасай свою дочь!
— И я слышу гул… что-то
трещит в глубине под горою… И когда собрались эти тучи!
Огонь и вода падают с неба!..
Петр Петрович Коновницын, так же, как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный
в список так называемых героев 12-го года — Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же, как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и так же, как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытою дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под
огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одною из тех незаметных шестерен, которые, не
треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.